В этом качестве представляю опус Ильи Эренбурга ("тот еще...
.
Напрасно думают, что обкурить трубку так же легко, как обжить новый
дом. Последнее доступно всем, за исключением разве ревматиков. Трубку же
обкурить могут лишь немногие. Никакие печатные трактаты, никакие мудрые
наставления табачного торговца не заменят отсутствующих способностей. Когда
младенец в люльке играет с побрякушкой - его участь предрешена. Если он
беспричинно кричит и смеется, бьет в ладоши, ловит муху, вываливается из
колыбели - словом, если он представляет из себя клубок человеческих
страстей, лучше всего его заранее оградить от соблазна стать курильщиком
трубки и поднести ему по окончании колледжа дамский портсигар с крохотными
надушенными сигаретами. Берущий в зубы трубку должен обладать редчайшими
добродетелями: бесстрастием полководца, молчаливостью дипломата и
невозмутимостью шулера.
Не удивительно, что только в одном месте нашей чересчур стремительной
планеты можно увидеть хорошо обкуренные трубки; это, разумеется, остров,
именуемый Великобританией, отделенный от прочих земель водой и мудростью,
остров, на котором в непогрешимом уединении пребывают миллионы бриттов,
подобных каждый такому же острову, с должным количеством пароходных рейсов.
Среди моих трубок одна поражает чернью дерева и тончайшим, неуловимым
запахом. Она не только сделана в Англии из крепкого, но пористого корня
вереска, но и обкурена истинным англичанином. Я бы осмелился даже
утверждать, что моя трубка "Е.Х. 4" является уникумом, достойном украшать
выставку трубок, устраиваемую ежегодно в клубе курильщиков Эдинбурга, если
бы не печальный инцидент, лишивший ее многих достоинств, но зато
способствовавший тому, что она вместо замшевого футляра лорда Грайтона
очутилась в кармане скромного русского поэта.
Лорд Грайтон был первым курильщиком Англии вследствие исключительной
равномерности своего дыхания. Никогда за все пятьдесят два года своей
благородной жизни он не испытывал ни гнева, ни восторга, которые могли бы
печально отразиться на его горячо любимых трубках. Дыхание людей,
подверженных страстям, неровно и подобно порывам ветра. Лорд Эдуард Грайтон
размеренно вдыхал дым. Другие, куря, увлекались беседой о дерби, хорошенькой
мисс, прошедшей мимо, и трубка гасла; или, наоборот, раздосадованные
неудачей английской политики в Индии, болтливостью жены, произнесшей после
обеда десять совершенно излишних слов, пресностью пикулевого соуса, вдували
в трубку неистовый ураган своих крепких легких, и трубка, не обкуриваясь,
сгорала. Но лорд Эдуард Грайтон, умел ограждать себя от всяких
простонародных чувств. Когда его младшего брата Бернарда, капитана
королевской армии, где-то в полях Пикардии разорвал германский снаряд, лорд
Эдуард Грайтон не выпустил из зубов трубки, хотя он больше всех живых
существ любил брата Бернарда. Спокойно он прочитывал телеграммы, подносимые
лакеем на тяжелых подносах, о смерти, свадьбах, рождениях родных и друзей,
донесения управляющих о процветании и запустении своих поместий, газеты, эти
многостраничные фолианты, что ни день сообщавшие о кознях ирландцев,
египтян, индусов, русских, немцев, даже бушменов, жаждущих гибели
прекрасного острова. Проходили буквы, слова, мысли, события, умирали тетки,
рождались кузены, текли гинеи, развивались колонии, гибли империи, а трубка,
святая кадильница, все так же плавно источала сладкий медовый дым господу
всех спокойных джентльменов, господу старой Англии.
Возможно, что эти исключительные моральные достоинства лорда Эдуарда
Грайтона объяснялись некоторыми физическими недочетами его организма.
Следует открыть, отнюдь не из любви к интимной жизни английских
аристократов, а исключительно для понимания романтической истории моей
трубки "Е.Х.4", что лорд Эдуард Грайтон, красивый и статный мужчина,
непостижимой игрой природы был обречен на вечное девство. осознав это в
возрасте восемнадцати лет, он испытал некоторую меланхолию, но вскоре
выкурил первую трубку, утешился и нашел себя.
Когда лорду Эдуарду Грайтону исполнилось пятьдесят лет, он почувствовал
себя в зените бытия, окончательно возмужалым и полным сил. Поэтому он решил
женится. Месяц спустя прекрасная леди Мери, бледная и худая, начала
разделять досуги лорда, который размышлял о гармонии природы, завернутый в
шотландский плед, на умеренном сентябрьском солнце или же у камина
разглядывал фотографии бедных, еще не цивилизованных дервишей.
С бракосочетанием совпало другое важное событие, а именно -
приобретение лордом Эдуардом Грайтоном новой трубки. После тщательных
размышлений трубка была заказана фабрике Донхиля. Для ее изготовления был
найден особенно толстый и пористый корень вереска. Трубку пометили "Е.Х.4",
опоясали золотым кольцом и, снабдив особыми щипцами, мазями и лаками, в
роскошном футляре привезли в поместье Лайс к часу брачной церемонии.
Когда молодые остались одни, лорд Эдуард Грайтон прочел жене "Песнь
песней", поцеловав ее прохладную восковую шею и, сев в кресло, закурил новую
трубку. Выдыхая дым, в котором слышались все пряные благоухания Востока,
опьянявшие некогда бедную Суламиту, лорд с нежным удовлетворением
разглядывал леди Мери в розовой шелковой пижаме, все еще не засыпавшую, как
бы в ожидании чего-то.
Лорд Эдуард Грайтон хотел спросить, отчего она не спит, но раздумал -
беседа помешала бы курению, а по горделивому замыслу лорда Грайтона трубка
"Е.Х.4" должна была затмить славу всех ее громких предшественниц.
Обкуривание трубки успешно продвигалось вперед. Несколько более сложным
являлся всесторонний уход за леди Мери. Подумав хорошенько, лорд Грайтон,
всегда глубоко уважавший законы природы, пришел к выводу, что несправедливо
и вредно лишать леди Мери некоторых развлечений, свойственных даже
английским аристократам. Он долго колебался в выборе джентльмена, который
был бы достоин прикоснуться к супруге лорда Эдуарда Грайтона. Встретившись
на скачках в Оксфорде со своим молодым другом, лордом Вильямсом Риджентом,
заботливый супруг уверовал в провидение, ведь на скачки он поехал случайно,
а бледность леди Мери говорила о необходимости скорейшего разрешения
вопроса. Лорд Вильямс Риджент был высок и молод, он напоминал фотографию
лорда Эдуарда Грайтона в молодости: те же водянистые, неморгающие глаза, тот
же вечно сомкнутый рот, те же длинные руки и ноги, приспособленные только
для крупных и совершенно необходимых движений. Ко всему, лорд Вильямс
Риджент курил также трубку Донхиля, помеченную "О.В.48". Впрочем, его
страстью были не трубки, а бульдоги. Он обладал лучшей в мире коллекцией,
состоявшей из восьмисот четырнадцати высококровных английских псов. Вместе с
лордом Робертом Саймисоном, владельцем лучших конюшен, коллекционер трубок
лорд Эдуард Грайтон и любитель бульдогов лорд Вильямс Риджент являлись
истинной гордостью Великобритании.
По приглашению лорда Эдуарда Грайтона молодой лорд Вильямс Риджент
приехал в Лайс, сопровождаемый псарем Джоном и десятью наиболее
высококровными псами.
Великодушный супруг познакомил его с женой и, почитав одну из
телеграмм, поднесенных лакеем на тяжелом подносе, спешно уехал в Лондон.
Далее все пошло хорошо. Лорд Эдуард Грайтон обкуривал трубку, леди Мери
читала сонеты Елизаветы Броунинг, переплетенные в фиолетовую замшу, и
разглядывала портреты Россетти, на сходство с которыми ей указывали
неоднократно истинные знатоки. Раз в месяц прибывали лорд Вильямс Риджент,
псарь Джон и десять бульдогов.
Лорд Эдуард Грайтон часто видел, как его жена гуляла с молодым другом
по липовой аллее, и одобрял спокойствие обоих: никогда не менялся цвет щек
леди Мери, никогда не погасала трубка лорда Вильямса Риджента.
Надо думать, что трубка, что трубка "Е.Х.4" была бы благополучно
обкурена до конца, если бы не злополучная прогулка в одно апрельское утро
лорда Эдуарда Грайтона по старинному парку Лайса. Проснувшись рано, проделав
несколько простых гимнастических упражнений и откушав жидкой кашицы с
молоком, лорд Эдуард Грайтон, в ожидании часа, когда выйдут к завтраку леди
Мери и гостивший в Лайсе лорд Вильямс Риджент, отправился к охотничьему
павильону. Утро было теплое, и, глядя на легчайшее оперение каштанов, лорд
думал о величии творца, установившего ход времен года, строй и гармонию
миров.
На большой поляне ожидало его несколько неделикатное зрелище, а именно:
высококровные бульдоги лорда Вильямса Риджента предавались любовным утехам,
причем девять кобелей, высунув языки, с выкатившимся наружу рачьими глазами,
огрызаясь, скуля, лая, гонялись за одной сукой, которая после долгих
колебаний и тявканий, наконец отдалась одному, с виду ничем не отличавшемуся
от других. Впервые лорд Эдуард Грайтон присутствовал при подобной сцене, и
хотя он неоднократно читал о способах размножения животных, все увиденное
поразило, даже возмутило его невинную душу. Но вскоре, оправившись от
первого впечатления, он благословил торжество цивилизации - перед ним воочию
была пропасть, отделявшая пса, хотя бы и высококровного, от английского
джентльмена. Он даже подумал, глядя на свесившиеся до земли песьи языки, -
как хорошо, что бульдоги не курят трубок, иначе они только портили бы эти
деликатные и прекрасные вещи!
С подобными мыслями лорд Эдуард Грайтон направился дальше по тенистой
липовой просеке. Дойдя до охотничьего павильона, он почувствовал некоторую
усталость от новых переживаний, а также от апрельского воздуха и решил зайти
внутрь, чтобы немного передохнуть. Но, приоткрыв дверь, лорд Эдуард Грайтон
не переступил через порог. То, что он увидел, было действительно
неправдоподобно и во много раз ужасней времяпровождения невоспитанных псов.
На полу лежала леди Мери, в неистовстве сжимая небритую низменную голову
псаря Джона. На ее щеки, обычно бледные, как северная летняя ночь, сошла
дикая тропическая заря. Неудержимый гнев овладел лордом Грайтоном, крепко
вцепившись зубами в трубку, он вдувал в нее вихрь возмущения и отчаяния. Но
счастливые любовники не замечали страшной тени на пороге, выпускавшей
грозовые тучи дыма, они продолжали шептать нечеловекоподобные слова нежности
и страсти.
Лорд Эдуард Грайтон собрался с силами и, резко повернувшись, пошел
вновь по липовой просеке. первой его мыслью было: случилось нечто
непоправимое, два года высокого творчества погибли, трубка, лучшая из
трубок, единственная "Е.Х.4" - испорчена навеки!
После второго завтрака, за которым лорд Эдуард Грайтон был, как всегда,
ровен и благодушен, а леди Мери, как всегда, тиха и бледна, супруги вышли на
веранду. Взяв леди под руку, лорд нежно промолвил:
- Дорогая, сегодня вечером мы уезжаем в Каир. Это совершенно необходимо
для вашего здоровья.
- Леди Мери ничего не ответила, она только еще более побледнела, что
при ее обычной бледности было делом далеко не легким. Из ее другой свободной
руки выпал на землю томик стихов Елизаветы Броунинг, переплетенный в
фиолетовую замшу.
Ровно в восемь часов вечера автомобиль увез лорда и леди на вокзал.
После их отбытия лакей разыскал псаря Джона, мирно спавшего рядом с десятью
бульдогами у крыльца охотничьего павильона, и протянул ему на тяжелом
подносе трубку "Е.Х.4".
- Лорд, уезжая, приказал передать вам эту трубку в награду за ваше
отменное поведение и редкие способности.
Протирая спросонок глаза, тупо поглядывая на лакея, державшего поднос
со странным и ненужным подарком, Джон вдруг что-то понял и, не сдерживаясь,
крикнул:
- А леди?
Лакей недоуменно скосил свои глаза, давно лишившиеся права недоумевать,
и процедил:
- Разумеется, леди сопровождает лорда. - Лакей ушел, оставив Джону
обкуренную трубку.
Но Джон не был лордом, он был лишь простым псарем. Поэтому, рассеяно
сунув трубку в карман, он начал петь какую-то весьма прискорбную песенку о
бедной девушке, насильно выданной замуж. Он так жалобно пел, что все десять
высококровных бульдогов не выдержали и, задрав вверх умиленные жабьи морды,
принялись выть.
Когда три недели спустя, направляясь в Обердин, я познакомился с
Джоном, он все еще продолжал вздыхать о бедной леди. Он рассказал мне
короткую и печальную повесть любви и подарил мне трубку "Е.Х.4". Зачем ему
трубка? Разве псарь, который полюбил, сможет когда-нибудь ровно, размеренно
дышать?
У него осталась память о леди Мери, а у меня превосходная трубка
Донхиля. Но, каюсь, - я люблю ее не только за приятный вкус и благородную
внешность. Нет, куря ее, я как бы вижу щеки леди, озаренные великолепным
пожаром, и грозную тень лорда, в ярости сжимающего зубами черный твердый
мундштук. Я люблю ее за то, что она испорчена, за то, что человеческое
дыхание не поддается учету, за то, что чувства любви и гнева сильнее всех
лордов и всех леди, сильнее гармонии миров, картин Россетти, сонетов в
замше, конюшен, дерби, сильнее разума и сильнее воли.
Приятный разговор (Модераторы: FENIMOR, мусорщик) > Тема: Посиделки трубокура